И потом снова трогаюсь в путь. Небольшая передышка пошла нам на пользу. В ущелье колонна, обычно идущая широко, уплотняется. Странным образом в этом хаосе встречаешь знакомых из других воинских частей и земляков, которых до этого не видел годами. Короткие приветствия там и тут — и вот уже они снова теряются в этой толчее. Все подчинено неистовой спешке вперед. При каждом обстреле из неизвестной русской позиции наши ряды взрываются бурным «Ура!», тем самым мы словно хотим подбодрить себя. Но как раз это является в корне неверным, ведь таким образом мы точно показываем русским, где идем. Но как теперь отучить эту толпу кричать? Последствия не заставляют себя долго ждать. В просеке русские покрывают нас пулеметным и зенитным огнем так, что мы по нос оказываемся в снегу. И снова этот уже почти сумасшедший рев «Ура!».
С большим трудом удается мне вырваться из этого адского котла. Дальше — на гору, с горы, через поле, только на запад. Постепенно становится спокойнее, лишь время от времени трещат нам вслед пулеметные очереди. Вдруг далеко на горизонте появляются две темные фигуры… неужели это действительно немецкий форпост? Мы даже не смеем надеяться на это.
Мы неожиданно оказываемся перед ручьем, 6—8 метров в ширину. В пределах видимости — никакого моста. Множество воронок от гранат по обе стороны ручья, мертвые и раненые лошади, которых несет вода, обстрелянные повозки говорят о том, что каждую секунду воздух здесь снова может накалиться. Прыгнуть в воду и переплыть ручей? Но как мы потом высушим одежду, она же примерзнет к телу. Кто-то, не думая, прыгает в ручей. Номы бежим вдоль берега, ожидая все-таки найти переправу. И когда мы уже теряем надежду и хотим прыгнуть в воду, мы, наконец, натыкаемся на мостик! И здесь тоже: воронки, раненые лошади, обстрелянные повозки. Один за другим, балансируя, мы осторожно перебираемся на другой берег. Непосредственно у переправы одиноко стоит ковшик, приглашая выпить. Каждый бросается к нему, набирает воду из ручья, утоляет жажду и аккуратно ставит его на место для других товарищей. Я тоже пью из него; небольшая примесь кровей в воде в этот момент меня не смущает. Только теперь не пасть духом! Ведь самое страшное для нас уже, очевидно, позади.
Обе темные фигурки на горизонте движутся взад-вперед. Это, должно быть, наши, потому что если бы это были русские, то их были бы сотни…
По дороге мой взгляд вдруг падает на раненого солдата, лежащего на обочине. «Давай, тебе нельзя здесь оставаться, ты должен идти с нами!» — говорю я. Его лицо залито кровью. Это роттенфюрер из танковых частей «Викинга». «Я просто хочу немного передохнуть», — стонет он. Я, не раненый, уже так вымотан и изможден, а он и подавно. «Передышка» для него может окончиться вечным покоем, его нужно взять с собой, иначе он пропадет. Я окликаю следующего за мной: «Давай, хватай, его нужно взять с собой!» Безмолвно он берет раненого с другой стороны. Мы передвигаемся, конечно, чрезвычайно медленно, но нашего раненого товарища нельзя бросить, чего бы нам это не стоило. Время от времени он стонет: «Оставьте же меня, я больше не могу». Он не хочет, чтобы мы из-за него попали в беду. Но после долгих уговоров он вновь берет себя в руки. «Если бы у меня была лошадь!» — стонет он. И, как по велению неба, перед нами вдруг оказывается кавалерист. Я кричу ему: «Эй, ты ранен?» Никакого ответа, парень вообще не реагирует на мой вопрос. Я снова яростно кричу ему: «Эй, подойди, ты ранен?» Теперь наездник пришпорил лошадь и подъехал к нам. Когда я спрашиваю его в третий раз, он смотрит на меня большими глазами: «Никс понимаю!» Ага, русский, пособник, который теперь тоже пытается спастись. Я даю ему понять, что он должен слезть с клячи, чтобы на нее смог сесть наш раненый товарищ. Дружелюбный Иван с готовностью слезает с лошади и дальше идет пешком. Мы усаживаем нашего роттенфюрера на лошадь и берем ее за уздечку. Счастливый и благодарный роттенфюрер крепко держится за гриву. Все вместе мы приближаемся к двум фигуркам на высоте.