Началась италийская союзническая война против Рима. Одновременно с ней подняли голову и ненависть, и озлобление, которые успело возбудить против себя вырождающееся римское господство в Малой Азии и в Греции. У всех врагов Рима и силы, и мужества поприбавилось. Пламенной фантазии их понтийский царь явился уже как бы представителем если не всего эллинизма, то, по крайней мере, — свободы народов, и лесть, неотступно окружающая сильных мира сего, внушила и самому Митридату такое же воззрение на его деятельность. Его агенты и вербовщики рассылались повсюду; он вошел в отношения даже с италийцами. Но он не сумел ни избрать удобного момента для начала своих действий против Рима, ни найти в себе ту быструю решимость, которая была необходима. И вышло так, что римляне, покончив союзническую войну, объявили войну Митридату сами, т. к. все поводы к тому уже были в виде его враждебных действий против римских вассалов — правителей Каппадокии и Вифинии.