И действительно, Австрия в силу сложившихся обстоятельств была выдвинута на передний план: теперь она вынуждена была действовать. Наступил момент, когда уже ни трусость, ни косность, ни самое изощренное коварство не могли более удержать Австрию от необходимости принять определенное решение, в котором, собственно говоря, не было даже и выбора. В последнее время пытались на разные лады, разными умными доводами объяснить и оправдать политику Австрии, проводимую на протяжении первых пяти месяцев этого года в особенности потому, что эта политика — по крайней мере по отношению к Австрии — привела к некоторому благоприятному результату; но такое оптимистическое воззрение — увы! — не выдерживает строгой критики.

Франц I, австрийский император. Гравюра работы Ф. К. Тилькера с портрета кисти П. Г. Стембуки

В Австрии, как и везде в Европе, все государственные, придворные и общественные деятели были настолько поражены исходом похода в Россию, что им прежде всего пришлось серьезно задуматься; однако ни о каком смелом шаге, ни о каком порыве мужества или хотя бы озлобления против человека, который трижды унизил Австрию, разрушил ее значение в Германской империи и захватил почти треть ее владений, в правящих кругах, в непосредственной близости к императору Иосифу и его первому советнику, графу Меттерниху, не было и речи. Им и в голову не приходили те «возвышенные упования», которые подняли прусский народ и жителей некоторых других немецких областей на борьбу за родину и ее благо. Один из ученых знатоков истории изображает нам императора Иосифа (в смысле описания его характера), как «смесь твердости и слабости, честности и лживости, здравого смысла и самой обыденной близорукости, честолюбия и равнодушия, большого знания мелочей и самого элементарного неведения». В целом, по общему складу характера, он напоминал одного из своих предков, Фридриха III Габсбурга, жившего в XV столетии и оставившего по себе весьма недобрую и нелестную память. Министр же его, истый царедворец, более хитрый, чем умный, рано ко всему охладевший вследствие распутной жизни, совершенно свободный от всяких возвышенных воззрений на все окружающее, весьма ленивый к работе, жил, как говорится, одним днем, а его главная забота состояла в том, как бы сохранить за собой то положение, которое он умел для себя сделать и приятным, и удобным.