Итак, общего восстания в Германии не произошло: России и Пруссии приходилось выносить всю тягость войны на своих плечах. Оборонительно-наступательный союз Пруссии со Швецией (22 апреля 1813 г.) не имел почти никакого значения; если бы хоть некоторая часть германской силы не была уже сплочена в Пруссии в некоторого рода государственный организм, то удар, нанесенный могуществу Наполеона в России, не оказался бы для него гибельным. Наполеон же, между тем, успел уже наилучшим образом воспользоваться теми громадными преимуществами, какие доставляло ему его единичное положение, его властная личность и привычка к рабскому повиновению, усвоенная его народом и его союзниками. Прежде всего — и этого нельзя не похвалить в нем — он принял такое положение и придал себе такую внешность, как будто перенесенное им страшное бедствие не в силах поколебать его могущество: и он действительно решился не делать никаких уступок: «Даже и в герцогстве Варшавском, — говорил он, — не отдам ни одной деревни!» 7 января 1813 года он отправил к своему тестю в Вену ноту, в такой степени лживую и высокомерную, что даже и на того она произвела действие, противоположное ожидаемому: «Ни одна из стран, внесенных по решению сената в состав Французской империи, — так писал Наполеон, — не может быть предметом переговоров ни с Россией, ни с Англией». Только с одной стороны он выказал нечто вроде уступчивости: 20 января он вступил в Фонтенебло в переговоры со своим пленником, папой Пием VII, и от него добился согласия на примирительный акт, нечто вроде нового конкордата, по которому папа принимал от него 2 000 000 франков ежегодной пенсии и избирал Авиньон резиденцией; до лучшего времени Наполеон прикинулся как бы примирившимся с папой, хотя папа (месяц спустя после того, как конкордат был обнародован уже как государственный закон) 13 февраля 1813 года вновь отказался от своей подписи, которую, по слабости человеческой, дал слишком поспешно. И еще раз, 11 января, по решению сената, в распоряжение императора были предоставлены последние силы государства, которое было страшно истощено войной в Испании и последним погромом в России; силы эти состояли из 100 000 человек первого призыва национальной гвардии, из 100 000 непризванных на службу в период 1809–1812 годов, и из 150 000 взятых в счет конскрипции следующего 1814 года. Хвастливый и подобострастный доклад его министра внутренних дел, Монталивэ, сообщил законодательному собранию, созванному ввиду различных иных соображений, обо всех постройках и сооружениях — мостах, каналах, церквах, какие были выполнены во Франции с 1804 года, и еще раз Наполеон, в то время, когда последовало объявление войны со стороны Пруссии, воспользовался возможностью обеспечить себя таким количеством человеческой силы, какое мог отнять у прошлого и будущего: еще 80 000 человек первого призыва национальной гвардии, и еще 90 000 человек остальной конскрипции 1814 года; из Испании, откуда ему не грозила никакая непосредственная опасность, откуда и нельзя было ожидать каких-либо решительных действий, он вызвал Сульта с 30 000 войска. При этом он не упустил случая выразить свое «полное удовольствие» по поводу отношений к нему всех его союзников.