Колонии также подчинились новым порядкам. Еще в год Ворчестерской битвы парламент издал морской устав (9 октября 1651 г.), которым молодая республика нанесла чувствительный удар Нидерландам, до того времени господствовавшим на море, а именно: парламентом было решено, что все товары, доставляемые в Англию и в ее колонии со всех частей света, могли доставляться только на английских судах или на судах производящей страны, и то (в последнем случае) лишь при известных ограничительных условиях. Сначала Английская республика вела переговоры по этому поводу с Нидерландами, но нидерландское правительство рассматривало эти правила как нарушение дружественных торговых отношений. Наконец в мае 1652 года последовал полный разрыв между двумя государствами, и вспыхнула война, в которой победа осталась за Англией.
Внутренний порядок в стране еще поддерживался, но вскоре стало очевидным, что положение дел, созданное главенством парламента, слишком непрочно. Многие историки приписывают Кромвелю сознательное честолюбивое стремление к верховной власти, ввиду чего он будто бы притворно демонстрировал желание устраниться от дел, одновременно разжигая раздор между парламентом и войском. Нет сомнения в том, что его победы обеспечили ему высокое и прочное положение среди войска и гражданских властей, но нельзя не верить в искренность его желания отдохнуть после стольких тяжких трудов. Такое желание было вполне естественно, хотя и неисполнимо для человека его положения.
Реформы, ожидаемые от нового порядка, не проводились, народ по-прежнему был обременен всякими тяготами. Некоторые из парламентских вождей обогащались благодаря многочисленным конфискациям, а население обращалось с петициями к армии, в которой видело второе народное представительство. Армия, со своей стороны, также имела причины для недовольства все еще заседавшим парламентом. В петициях содержалась просьба о роспуске парламента. Вожди парламентских партий сознавали эту неизбежность и постарались как можно дольше продлить свое пребывание, поэтому и назначили датой роспуска ноябрь 1654 года. При этом члены парламента постарались отстоять за собой выгоды своего положения.
Армия требовала нового правительственного органа власти, в который входили бы равномерно представители армии и парламента. Однако парламентская партия задумывала, посредством закона о выборах, укрепить свое положение, давно уже принявшее характер олигархии из сотни с небольшим членов партии и их друзей, с дальнейшим числом приверженцев этих последних. Кромвель ясно и точно понимал сложившееся положение вещей. При этом он как-то выразился, что тирания какого-нибудь законодательного учреждения – самая худшая из тираний. Кромвель тщетно старался добиться соглашения с вождями парламентской партии, но они, не внимая ему и игнорируя желания населения, решили 20 апреля 1653 года провести свой пагубный избирательный закон.
Тогда Кромвель, со своей стороны, решился на то, что в наши дни называется государственным переворотом, который, к счастью, прошел без кровопролития. Он отправился в парламент в гражданской одежде, но с мушкетерской ротой, которую оставил на входе. Заняв свое обычное место, он прислушивался некоторое время к речам, потом внезапно поднялся и произнес: «Я должен это сделать!» Услышав речи возражения, он еще более разгорячился и резко выразил свое негодование: «Вы не должны заседать здесь более! Должны уступить место лучшим людям!», – и, обратившись к полковнику Гаррисону, он скомандовал: «Позвать их!», – а когда человек двадцать мушкетеров вошли в зал, он продолжал: «Вы именуетесь парламентом, но Бог кладет вам предел: говорю вам, вы более не парламент!» Затем, обратившись к некоторым отдельным членам с жесткими, вероятно, заслуженными упреками, он сказал спикеру собрания, Генри Вену, что от него зависело недопущение подобного развития событий, но что он скоморох и лишен даже обыкновенной честности. «Да избавит меня Господь от тебя, Генри Вен!» – произнес он в заключение. Однако члены парламента видели, что дело плохо, и постепенно разошлись. Сам спикер был вынужден уступить насилию, впрочем, весьма сдержанному. После этого зал заседаний был закрыт и на некоторое время парламент перестал существовать. «Ни одна собака на меня не залаяла»,– презрительно выразился Кромвель.