Но на этот раз проницательного, многоопытного Григория перехитрил молодой, 27-летний король. Напрасно князья, опасавшиеся его ума, связали его сетью всевозможных условий. Он видел самую суть, понимая, что ему не устоять перед соединенной силой папского проклятия и враждебности князей и что на аугсбургском съезде злоба последних заставит Григория высказаться против него, хотя бы тот и не захотел этого лично. Было необходимо разрушить этот союз врагов и отнять всякое значение у аугсбургского собрания. Весьма разумно и прозорливо он решил добиться отмены отлучения силой, но не силой оружия, а силой морального принуждения. Он выполнил этот план с изумительной энергией и последовательностью: скрылся из Шпейера и в необычайно холодную зиму 1076/77 г. перебрался через Альпы и Мон-Сени со своей супругой Бертой, которую уже научился ценить, и трехлетним сыном. Он не поколебался в своем решении даже тогда, когда при его вступлении в Ломбардию все противники папы: епископы, графы, капитаны и вассалы, — предложили ему свои услуги. Он продолжал свой путь. Папа видел, что его перехитрили, расстроили его планы, но не смог преградить дорогу грешнику, шедшему принести ему покаяние. Король с небольшой свитой подошел к крепости, в которой находились церковь и монастырь. Три дня он являлся в покаянной одежде, власянице и босой к воротам, прося о допущении. На второй день он простоял так с утра до вечера, между тем как клюнийский аббат Гуго и сама маркграфиня уговаривали папу, который лишь на третий день после горячего сопротивления сдался и уступил моральной необходимости. Ворота внутренней ограды отворились, папа принял церковной покаяние короля, снял с него отлучение, приобщил святых тайн вновь возвращенного в лоно церкви и отпустил его на другой день, даровав ему свое апостольское благословение. Однако отпустил не без условий: король дал обещание и теперь, получив отпущение грехов, оставаться верным слугой папы. В случае нарушения этого слова снятие церковного отлучения должно было считаться недействительным. Папа прикрывал таким условием свое поражение, но, тем не менее, оно оставалось фактом. По издавна укоренившемуся мнению знаменитая сцена в Каноссе свидетельствует только о полном унижении короля, о глубочайшем падении королевского права и величайшем торжестве папской власти. Действительно, она была торжеством папства в том смысле, что крупнейший из государей той эпохи смирился перед идеей церкви в лице главы этой церкви, признал себя виновным в грехе, принес покаяние по обряду, требуемому церковью, и получил отпущение от духовного лица, обязанностью которого было отпускать грехи кающимся грешникам. Но — и только. В целом, побежденным при Каноссе был папа Григорий VII, а победителем — Генрих IV.
Развалины Каносского замка. XIX в. Рисунок Ф. Преллера.
Принесение покаяния само по себе не налагало бесчестия: что совершил Генрих, как не то же, что некогда великий император Феодосии в Милане? И ломбардцы укоряли Генриха не за акт покаяния, а за то, что он принес его перед этим папой, их и его смертельным врагом. Но, получив отпущение, он снова становился королем, которому все были обязаны подчиняться в силу присяги и Божьего повеления. Аугсбургское собрание теперь стало бесцельным, и что бы ни задумал в дальнейшем папа, он выходил из своей духовной роли, терял ту почву, на которой был неуязвим, чтобы переступить в область, где право было уже не на его стороне. Прежде всего, он нарушил свое, явное или тайное, соглашение с противниками короля, которые не могли отныне ему доверять. Недаром Григорий противился. Он имел основания усомниться в искренности королевского раскаяния и, возможно, не ошибался. Оно было столь же правдиво и неправдиво, как и поведение Григория, постоянно путавшего духовное с мирским и побежденного теперь собственным оружием в лице юного короля.
Другое по теме
РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ
Могила императорского раба. Реконструкция XIX. ...